Когда мы едины - мы непобедимы!

Мы сидим как в осажденной крепости, и наблюдаем, как противник берет вал за валом, преодолевает ров за рвом, бастион падает за бастионом. Все теснее, все чувствительнее наше сидение, а мы продолжаем наблюдать и ничего не можем поделать. Никому не хочется верить, что командование уже давно выбросило белый флаг, и большая часть осажденных пытается думать, что атака на крепость вовсе не атака, а некая реорганизация или реконструкция, имеющая целью перестройку цитадели, несомненно, ко благу её обитателей.

Другие «сидельцы» ведут себя по-разному. Кто-то просто тупо и безысходно тоскует, кто-то, крепко задумавшись, чешет в затылке, иные, собравшись в кружок, глухо бубнят и мрачно что-то прикидывают, а вот некто уже бегает глазами, трусливо жмется к стене и готов переметнуться. Но есть и такие, кто смело стоит на стенах, отслеживает перемещение противника и, наперебой пытаясь докричаться до внизу стоящих, сообщает им о действительном положении дел. Происходит это примерно так, со стены кричат: «Идут на приступ, мортиры подтягивают». Внизу возмущаются: «Вот мерзавцы, мы не должны им этого позволять». Другой голос звучит в ответ: «А может это просто учения?», и тут же с хрипом обрывается, т.к. обладатель его перестает существовать сраженный огромной массой прилетевшего ядра. Приятели несчастного в глубоком шоке силятся заверить себя и окружающих в том, что это какая-то ошибка. Из толпы отделяется внушительная фигура и начинает объяснять, что мортира – это осадное орудие большого калибра, предназначенное для разрушения крепостных укреплений. И когда последняя стена, за которой укрываются осажденные, получит пролом, туда устремятся враги. Тогда у побежденных уже не будет ни своей крепости, ни своего коменданта, потому что ему уже не нужно будет притворяться и корчить из себя «своего». Кое-кто, внимая внушительной фигуре, выражает возмущение, хочет сейчас же писать коменданту протест и объявить голодовку, где-то слышна инициатива сбора подписей «против осады», несколько человек тревожно вслушиваются в происходящее за стенами, большинство же не хочет слышать ни фигуру, ни кричащих со стен, ни каких-либо других призывов, тем более, что они всё менее слышны за громом тяжелой канонады, на которую, впрочем, также предпочитают не обращать внимание.

Причина того, что изображенная цитадель не похожа на Брест, Азов или Баязет, лежит на поверхности. Осажденные обмануты теми, кто, находясь во власти, находится ещё и в сговоре с врагом. Обреченные сидельцы настолько деморализованы, что не могут и не хотят защищаться. Если всё вышеописанное и представляет из себя картину, в известной степени обстоятельную, то это совсем не значит, что нарисовавший её, знает хоть какой-нибудь выход из тупика, который сам же и изобразил. Он не знает, как поднять людей в контратаку, ему неизвестен тайный подземный ход, дающий возможность обходного маневра, он не способен вести с врагом длительные хитрые переговоры. Но он знает, что ему невыносим плен бездарный и позорный.

Наверное, Россия ещё недостаточно умерщвлена для того, чтобы после смерти воскреснуть во славе. Однако умирать не хочется тупой скотиной в нумерованном стойле, стреноженным и с замкнутым ртом. Неужели ничего нельзя сделать? Молитвенные стояния? Конечно. Писать письма и собирать подписи? Наверное. Но, может быть, наступает время для чего-то более решительного?»